Александр и Лев Шаргородские - Министр любви [cборник рассказов]
Но можно вернуться, ибо раскаявшийся грешник лучше праведника.
Рафи хотел быть лучше.
Он купил себе место в синагоге и начал беседы с Создателем.
— Бог, — говорил Рафи, — я вернулся к тебе, я не хотел приходить нищим, раздражать мелкими просьбами о деньгах — я пришел с миллионами и хочу что‑либо сделать для своего народа.
Рафи хотел остаться в памяти, если можно — навечно, но еще не знал, как.
— Что мне подарить народу своему? — с пафосом вопрошал он.
Бог молчал.
— Подскажи, Всевышний, подкинь какую‑нибудь идею.
— Дай два франка, — произнес голос.
— Что?! — Рафи задрожал.
— Два франка, я говорю, — повторил голос.
— Для великого еврейского народа?! — удивился Рафи.
— Можешь дать больше, — разрешил голос.
— Скажи — сколько?
— Если б ты мог подкинуть десятку…
Рафи очнулся, перед ним стоял синагогальный нищий.
— Подите прочь! — сказал Рафи, — я говорю с Богом.
Он вновь задрал голову к небу:
— Ты бы хотел, чтобы я был таким же?.. Скажи мне, что сделать, когда я твердо стою на ногах? Хочешь, я построю синагогу во имя Твое?
— У тебя есть такие деньги? — голос шел явно с неба.
— Да, я занимаюсь недвижимостью. Не знаю, интересует ли Тебя недвижимость?..
— Почему нет, я ей тоже немного занимаюсь, — рядом стоял старик в талесе. — Бикицер, сколько ты даешь на синагогу?
— Послушайте, — Рафи был возмущен, — разве синагога — это место, где мешают разговаривать с Богом?! Какого черта я купил здесь место?! В конце концов я могу с Ним беседовать из собственного дома. На Авеню Монтень. Вы знаете, что у меня есть дом на Авеню Монтень?! Где мне никто не будет мешать говорить с Богом. Сколько Он скажет дать — столько я и дам!
— Понятно, — протянул старик, — ты не дашь ни сантима.
— Вот что, — сказал Рафи, — держите два франка, которые вы просили — и идите.
— Я у тебя просил два франка?! — обалдел старик. — Я сам могу тебе дать десять!
— Боже, — взмолился Рафи, — зачем я купил это крохотное место, когда у меня целый дом!
Со всех сторон на него зашикали, какой‑то писклявый голос, наконец,
сказал:
— Самюэль, дайте этому типу десять франков — и пусть он уйдет!..
Больше Рафи в синагоге не появлялся, он беседовал с Богом с крыши своего дома, на Авеню Монтень, сидя в кресле, в халате, с сигарой в зубах.
Никто ему не мешал, беседы проходили в сердечной атмосфере, и тем не менее Рафи так и не удалось выяснить, что же подарить еврейскому народу…
…Как в далеком Иерусалиме капитану израильских ВВС Хилелю Гуру, сбившему четыре сирийских самолета, стало известно, что в Париже, на крыше, в шелковом халате сидит Рафи и не знает, что подарить народу своему — объяснить трудно. Известно только, что в следующую субботу на парижской крыше на фоне сиреневого неба взору торговца недвижимостью предстал Хилель Гур.
— Шабат Шолом, — произнес Хилель.
Рафи подозрительно оглядел гостя.
— Как вы попали на мою крышу? — поинтересовался он.
— Я летчик, — ответил Гур, — капитан израильских ВВС.
Ответ несколько успокоил Рафи.
— Шабат Шолом, — ответил он. — С чем пожаловали?
— У меня есть идея подарка нашему народу, — произнес Хилель.
Рафи протянул Гуру сигару.
— Откуда вам об этом известно? — спросил он.
— Я бомбил иракский ядерный реактор, — объяснил Гур.
Ответ опять удовлетворил Рафи и он понял, что перед ним посланник божий.
Рафи запрокинул голову к небу и поблагодарил Создателя:
— Мерси, — сказал он, — но учти — больше миллиона дать не могу!
— Вы что‑то сказали? — спросил Гур.
— Это не вам, — Рафи затянулся. — И в чем же ваша идея?
— В эскадрилье, — ответил Хилель.
— Побольше деталей, — попросил Рафи.
— Три истребителя «Скайхок» нашему народу — и вы навеки останетесь в его памяти.
«— Ерунда, — подумал Рафи, — а если их собьют? И прощай память навеки!» И потом, он представил стоимость истребителей — и ему стало плохо. Он вновь задрал голову:
— Мы, кажется, договаривались до миллиона?
— Послушайте, — прервал его Хилель, — в памяти какого народа вы хотите остаться? Разве несколько самолетов — это цена, чтобы остаться в памяти такого народа, как наш? Если бы речь шла о сирийском народе — кто бы у вас попросил истребители! Люди, чтобы остаться в памяти, отдают свою жизнь.
— Об этом пока не надо, — остановил Рафи, — я не меньше вашего люблю наш народ, и тем не менее знаю, сколько могу дать, чтобы остаться в его памяти.
— Хорошо, — согласился Хилель, — пару пограничных катеров — и оставайтесь.
— О катерах забудьте! — отрезал Рафи, — я ненавижу воду. Я трижды тонул. Со времен Моисея евреи недолюбливают воду!
— С чего вы взяли, — возразил Гур, — евреи были первыми мореплавателями! Не надо забывать, кем был Христофор Колумб! Остаться в памяти двумя катерами вполне почетно!
— А вдруг они утонут, — спросил Рафи, — что будет с памятью?
— Израильские катера не тонут! — отрезал Хилель.
— А если? — настаивал торговец недвижимостью.
— Тем лучше для вас, — ответил Гур, — появится ореол! Память о вас будет с ореолом!
— Что еще за ореол? — Рафи был недоволен.
— Героический, — объяснил Гур, — наши катера просто так не тонут! И за те ж деньги вы получите не только память, но и ореол.
— Нет, нет, никакого ореола. Мне не нужно ни катеров, ни ореола.
Рафи явно раздражало это слово.
— Ладно, тогда домик, — согласился Хилель. — Но учтите — без всякого ореола!
— Какой домик? — насторожился Рафи.
— Вы, кажется, продаете дома? Так чему вы удивляетесь?.. Маленький домик, у моря, в Эйлате, где вечером краснеют горы. Вы видели, как краснеют горы?
— Извините, — протянул Рафи, — не понимаю.
— Мне скоро сорок, — сказал Хилель, — я устал от войн и жары, хотелось бы пожить в свое удовольствие.
— При чем тут удовольствие, — возмутился Рафи, — кому, позвольте, подарок — вам или еврейскому народу?!
— Еврейскому народу! — отрезал капитан.
— Маленький домик?!
— Вы же сказали — «не больше миллиона».
— Откуда вы знаете? — обалдел Рафи.
— Я летчик, — напомнил Гур, и перешел в наступление. — Великому еврейскому народу меньше миллиона?!
— Не намного, — уточнил Рафи.
— Тогда мне больше нечего делать на этой крыше! Я сбил четыре сирийских самолета! Мне было поручено помочь вам с подарком!
От посланника опять повеяло божественностью.
— Кем? — с придыханием спросил Рафи.
— А то вы не знаете! — капитан дернул головой к небу. — Не нужно нашему народу вашего домика! Мы не будем в нем жить! Наш народ достаточно обеспечен, чтобы самому купить себе домик!
Рафи пошел на попятную — не хотелось вызывать гнев посланника Бога. Иди знай, чем это может обернуться.
— Ладно, — примирительно сказал он, — полтора миллиона.
— Полтора миллиона, два миллиона… — начал Гур.
— Два я не говорил! — перебил Рафи.
— Не будем спорить, — сказал Гур. — Я нашел путь, как остаться в памяти недорого и смешно.
— Побольше деталей, — попросил Рафи.
— Процитируйте одиннадцатую заповедь, — предложил Хилель.
— А разве их не десять? — неуверенно произнес Рафи.
— Все так думают, но их одиннадцать.
— Что‑то я ее не припоминаю, — сказал Рафи.
— Как вы можете ее помнить, когда она потеряна, — заметил капитан.
— А вы ее помните? — съязвил Рафи.
— Не забывайте — я сбил четыре сирийских самолета! — отрезал Хилель. — На горе Синай, в громах и молниях, Бог дал нам Юмор — и тем избрал нас. Прошу не забывать — мы избранный народ. Было три скрижали! И на третьей был высечен завет радости.
— Какой? — поинтересовался Рафи.
— «Шути почаще», — ответил капитан.
— И как же ее потеряли?
— На радостях, — объяснил Хилель.
— Перестаньте, как можно потерять скрижаль?!
— Не забывайте — Моисею было восемьдесят лет, и он нес три скрижали. Вы когда‑нибудь пробовали хотя бы приподнять три скрижали? А вы помоложе… Короче — вы готовы?
— К чему? — не понял Рафи.
— К восстановлению третьей скрижали!
— Гм, — Рафи прочистил горло, — побольше деталей.
— Антология еврейского юмора в двенадцати томах! — отрубил Хилель.
Рафи замер. Что такое еврейский юмор — он знал, но не точно помнил, что такое антология.
— Побольше деталей, — повторил он, — как вам известно, антология — понятие растяжимое. Что вы под ней понимаете в данном случае?
— Вы, кажется, торгуете домами, — начал Хилель, — так вот: антология — это крыша, это — венец! А антология еврейского юмора — это фундамент! Вы хотите дом без фундамента?
Рафи не хотел.
